Святки восемнадцатого года

   Холодный ветер гонит снежные хлопья в отчаянной попытке остудить горячие людские головы. Он проносится  по Таганрогским улицам и переулкам, заставляя своим ледяным дыханием полицейские патрули с шашками и кобурой на поясе глубже вжиматься в воротник шинели. Еще совсем недавно Таганрог был тихим и провинциальным. На дебоширов, мелких воришек и контрабандистов хватало городового и жандармов, винтовки были без надобности, хватало нагайки для наведения порядка, а теперь поди-ж ты...  Народ каждый день собирается то тут, то там, шумит чего-то, суета какая-то, крики. Вот и сейчас через дворы и закоулки из Богудонии по Елизаветинской улице в обход патрулей мужики в рабочих куртках и пацаны в поношенных рваных тулупчиках  тянут какие-то ящики. Их следы быстро задуваются ветром и исчезают под снегом. В такую погоду только дома сидеть, а не красться по подворотням! 

   Эта группа из нескольких человек свернула с Елизаветинской в один из темных переулков в направлении Чеховской улицы. Ветер безжалостно швыряет снег, обжигающий кожу, будто рой мелкого гнуса. Учащенное горячее дыхание, тяжёлые стремительные шаги, полусогнутые фигуры и напряжённые руки... 

  Идут молча. Торопятся. Отрывистые взгляды прощупывают переулок впереди, изредка обращаются назад, видимо, опасаясь преследования. Не дойдя до пересечения с Чеховской удицей, остановились у второй от угла подворотни. Один из пацанов бегом метнулся к угловой изгороди. Выскользнул вправо и прижался так,  чтобы оглядеть пару кварталов в обе стороны. Заметив возок на пересечении Чеховской и Депальдовского переулка, дважды по-особому свистнул. 

   Экипаж двинулся с места и уже через пару минут остановился возле мальчишки. Тот запрыгнул к извозчику и перекинулся с ним парой фраз, затем соскочил, чтобы открыть дверцу, из которой выскользнули две молодых барышни в красивых тулупчиках, чтобы дать возможность мужчинам поработать. 

   Ящики тут же были заброшены в салон. Затем возница набросил поверх этого груза черные  накидки так, чтобы в темном салоне за спинами двух молоденьких красавиц было трудно заметить что-то необычное. Сердце сурового бородача-полицейского непременно растает под взглядом этих больших, еще по детски светлых, но уже таких жгучих глаз. После тщательной маскировки груза обе девчушки заняли места внутри возка. Теперь все выглядит так, будто две молоденьких незамужних барышни едут на службу в храм. Никаких подозрений... Дверцу прикрыли. Извозчик щёлкнул языком и дёрнул поводья. Экипаж тронулся в сторону Итальянского переулка  и дальше  - в направлении красной площади. 

  Ехать быстро на конной повозке по снегу сложно, но в Таганроге снег - явление кратковременное и внезапно исчезающее, потому на санях по городу никто не ездит. На Полтавском переулке экипаж свернул на Александровскую. Снег не налипал на колеса, поэтому возок шел легко. Проехав мимо патруля, он не вызвал подозрений. Да и кому охота в такую погоду досмотр вести? Все на всенощную едут, зачем людей задерживать? 

   Тем временем, город готовился встречать рождество. В большом красивом доме, что стоит в переулке Гоголя в пяти домах от лавки Чеховых и принадлежит Марии Михайловне Багула, шли активные сборы на всенощную.

- Свет мой, Марья Дмитриевна и Николай Елисеевич, поспешите! Служба совсем уж скоро! - голос Марьи Михайловны звучал из прихожей, куда спускалась красивая  деревянная винтовая лестница. Покойный  глава семьи - купец Дмитрий Спиридонович так и не успели распорядиться, чтобы плотник поправил пару особо скрипучих ступеней.

- Мы с Николаем Елисеевичем собрались уже! Сейчас спускаться будем! – донеслось сверху.

- Маминька, маминька, а можно с вами в церковь? Лизавета говорит, там сегодня Христос рожаться будет!  - пятилетняя Катенька выбежала из детской прямо в объятия Марьи Дмитриевны.

- Ну что ты! Елизавета тебе не так говорила!  Он уже родился давно-давно и спас нас. Сегодня мы будем молиться Пресвятой Богородице и младенцу Иисусу.  Рождество Христово - очень важный праздник! 

- Папинька, разреши, пожалуйста, маминьке взять меня на праздник! - пара голубых бездонных, словно само небо, глазок метнули умоляющий взгляд, проникнув в самую душу.

- Лизавета! Лизавета! 

- Бегу, бегу, Ваша светлость!

- Голубушка, скорее оденьте ее как подобает! Она уже совсем большая, пусть идёт с нами! - отец души не чаял в своей маленькой звонкой дочурке.

Пока горничная занималась сборами ребенка, семейная пара спустилась по лестнице к выходу.

- Марья Михайловна, куда душе Вашей угодно поехать: в Митрофаниевский собор или в иное место?

- В Митрофаниевском народу всякого много будет. Собор новый, ненамоленный ещё. Служба там не так хороша, как в храме Николая Чудотворца или во Всесвятском храме. Конечно, собор совсем рядом тут, но Красная площадь - весьма неспокойное нынче место! Дети мои, уважьте старую мать! Едем на Барьерный, во Всесвятскую! Там могилки Дмитрия Спиридоновича и родственников наших греческих! Помолимся за души их светлые...

- Матушка, хоть это и окраина, мы обсуждали возможность поездки туда с  Николаем и решили, что служба в там будет лучше. Нам будет очень приятно молиться вместе с Вами!

Николай Елисеевич вышел во двор, чтобы не мешать разговору пожилой матери с дочкой.

- Доченька моя, я так рада, что Вы понимаете меня. Я старая уже! Как помру, к мужу моему - Дмитрию Спиридоновичу хороните. Мы с ним на этом свете как голубок с голубкой, всю жизнь... И на том свидимся... А Катеньку-то не забывайте! Я и ей кое-чего на день тот припасла...

- Маминька, право, как можно нас пугать этими разговорами! Доктор был вчера и сказал, что повода для волнений нет. А для успокоения душевных тревог надо Вам валериану принимать.

-  Ладно, с вас станется! Марьюшка, дом береги! Он семью нашу хранит. Мне иногда казалось, если даже геенна огненная к нам спустится, стены эти уберегут, образа в красном уголке защитят!

- Полно Вам, маминька, беспокоиться!

 Маленькие ножки весело затоптали по деревянным ступеням. Там, где скрипело сильнее,  ножки изволили чуть подпрыгнуть и притопнуть для пущего увеселения от скрипа.  Лёгкие неторопливые шаги аккуратно следовали за детскими весёлыми "попрыгушками-поскакушками". Катенька в сопровождении Елизаветы наконец спустилась к выходу в теплом полушубке и красивом ярком платке. 

- Лизавета, если придут твои друзья, можете занять гостевую комнату! - распорядилась Марья Дмитриевна, и добавила чуть тише, приблизив лицо к уху горничной, так, чтобы Катенька не слышала - Если решишь гадать на суженого, подожди меня, я тоже хочу поучаствовать,  мне любопытно, а потом на судьбу нашу погадаем! Только Катеньку уложим...

  Наконец, семья вышла на улицу, где их уже ждал извозчик. Экипаж тронулся. Маленькой Катеньке было очень интересно смотреть в окошко, как среди метели редкие горожане бредут на службу. Вот Красная площадь. Она совсем рядом с домом. Здесь привоз, лавки и птичий рынок. По другую сторону площади - скотский рынок. Катя там никогда не была. Вот видно, как по Чеховской к собору бредут две пожилых женщины в красивых платках. Одна - в красном с золотой вышивкой, у бабушки Марьи Михайловны такой же есть, а другая - в синем. В своих тулупах, засыпанных снегом, они напомнили ей смешных снежных баб, которых Катенька лепила вместе с  Лизаветой - такие же кругленькие и с красными носами, похожими на морковку. За снежной стеной почти не видно храма, в который обычно ходит бабушка. Видно только огоньки фонарей...  Вот ещё один перекресток, по которому идут люди к храму. А теперь темно и только снежная метель. Экипаж мягко покачивает от неспешной езды. Глаза слипаются... Она уже задремала, когда извозчик подъехал к церковной ограде и воротам.

    Здесь в Барьерном переулке несколько извозчиков выстроились в очередь вдоль храмовой ограды в ожидании клиентов. Нынче времена неспокойные, трудные. На службу в Всесвяточный храм  народу пришло  не так много, как раньше. На аллее, ведущей  от высоких ворот к паперти, идут прихожане, торопящиеся к началу литургии. Рабочий с семьей, пара торговок в цветастых шалях, несколько человек в форме русской армии, группка рабочей молодежи...  

     Золотистый свет множества свечей льется из распахнутых дверей, ведущих в храмовый притвор, превращая снежинки в крупинки золота. Катенька ещё никогда здесь не была. С высоты папиных рук она видела много людей. Они крестились и отбивали поклоны, глядя на строгие лики икон. В храме приятно пахло. Прямо на Катю с большой иконы смотрел седобородый добрый  дедушка. Хоть его лицо было суровым,  она знала - дедушки злыми не бывают!

- Маминька, а кто этот добрый дедушка? - выбрав момент, когда мама взглянула на нее, спросила Катя и показала маленьким согнутым пальчиком.

- Дитя ты мое неразумное! - улыбнулась мама - это Никола Чудотворец! Что попросишь у него, все сбудется! Надо только молиться!

- А как это молиться?

- Ну, ты можешь попросить его так: " О, всесвятый Николай угодник, Господень, добрый наш заступник! Помоги мне, умоли Господа Бога даровать мне… ", и потом говоришь то, о чем просишь!

- А так можно: " О, всесвятый Николай угодник! Помоги мамочке моей оставаться красивой и никогда не болеть!"

- Можно! - улыбнулась мама и нежно прижала маленькую розовую щёчку с ямочкой к своей...

Наконец началась литургия.

- Бо́же Святы́й, и́же во святы́х почива́яй, и́же трисвяты́м гла́сом от Серафи́мов воспева́емый и от Херуви́мов славосло́вимый ...

   Вначале Катя вздрогнула от громкого голоса священника. Но напевная речь и песнопения были очень красивыми. Народу много. Слушают, как церковный хор поет антифоны. Высокие ноты, прославляющие Господа, кажется, спускаются от самой главы Храма и заполняют все пространство. Будто ангелы поют высоко - высоко! Но звук этот почему-то беспокоит. Словно взглянув вниз,  на землю русскую, ангелы встревожились, и теперь вместе с людскими молитвами стучатся к Богу...  Низкий грудной баритон священника сливается с хором и проникает в сердце, создавая особый торжественный настрой.

  

" Достойно яко воистинну блажити Тя, Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего. Честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим, без истления Бога cлова рождшую, сущую Богородицу Тя величаем..."

   Катенька смотрела на амвон, на котором установлен лик красивой женщины с ребенком и вспомнила, что говорила Лизавета.

- Как же Богородица-то дитя своего отпустила на муки мученические? Вон как тревожно смотрит! Я бы не смогла! Ни за что не смогла!

   В первом ряду справа от священника две юные барышни тоже слушают литургию.  Одна в дорогом полушубке с красивой меховой муфтой, а другая - в тулупчике попроще.  Их лица, озарённые внутренним светом искренней улыбки, исполнены легкой мечтательности и благоговения. Они внемлют так, будто именно в этот момент, именно в этом храме свершилось величайшее чудо - добрый и сильный Бог обратился светом свечей, запахом ладана и фимиама, звуками молитвенных песнопений, чтобы спасти людей. Среди  толпы, пришедшей чтобы в очередной раз что-то попросить у Бога для себя и своих близких, освятить свои рождественские подарки, и отстоять службу потому, что так надо, эти двое  кажутся лёгкими небесными созданиями, теми, кто освещает этот мир.

  Но отчего же так тревожно? Не от того ли, что эти возвышенные лица словно отделены от толпы народа с суровыми нахмуреными лицами и взглядами, устремленными не в золотую высь образов, а куда-то вниз, под ноги. А может от того, что интонации священника кажутся неискренними? Сам-то он, вознося хвалы Господу, верит ли в скорое наступление Божьей благодати? 

   Когда во всех храмах города началась служба, возок, который сворачивал на Александровскую, миновал мужскую гимназию, затем немного постоял на углу Александровской и переулка Гоголя, затем повернула влево, чтобы подъехать к дому номер двадцать. Его ждали. Ворота отворились и экипаж въехал во двор. Здесь две барышни покинули салон, а трое мужчин, ожидавших гостей, и извозчик принялись быстро разгружать ящики. Вся прислуга - в храме, в доме только горничная. Ясно, что расчет был на то, чтобы все задуманное можно было осуществить без свидетелей. Елизавета показала укромное местечко в сарае, куда нужно прятать ящики. 

- С патронами сюда. Хозяева тут смотреть не будут. Тут только прислуга бывает. а прислуга - это я! А с винтовками сюда... Вот старое тряпье, надо его набросить сверху! Если спросят - отвечу, что забыли в церковь отнести, чтобы нищим раздать...
Пыхтение и шаркание ног в темноте. Керосинка почти не даёт света сквозь закопченное стекло. Пламя дрожит от сквозняка. Мужчины торопятся. Мало ли что. Хозяева могут вернуться или кто-то из прислуги решит пораньше уйти со службы. Лишние глаза ни к чему!
Все прошло гладко и быстро. Чтобы скрыть следы на снегу, мужчины взялись за лопаты.
- Нет, товарищи, так нельзя! Я никогда не работаю здесь! Только дворник Аристарх всегда этим занимается. Но сейчас он где-то пьянствует по случаю праздника. Обычно к этому моменту он уже мертвецки пьян...
- Елизавета Евдокимовна, давайте только возле сарая немного заровняем, а там, глядишь, при такой метели и следов не останется - один из мужчин бросил короткий взгляд на остальных.
- Давайте, товарищи скорее, ещё надо собрание провести! - сразу почувствовалось, этот "извозчик" обладает внутренней  уверенностью в своем авторитете - Егорка, отгони возок, как договаривались с хозяином и отправляйся домой. Лишний раз не стоит привлекать внимание фараонов...

 Елизавета проводила всех в комнату для прислуги. Оставив верхнюю одежду в прихожей, все удобно расположились на стульях. Керосинка, принесенная Елизаветой, освещала лица неярким ровным светом.
- Товарищи, я уполномочен сообщить вам, что войска рабочих и крестьян столкнулись с ожесточенным сопротивлением в районе Матвеево-кургана. Мы должны помочь красноармейцам победить эксплуататорские войска и выступить с восстанием. Сегодня мы с вами участвовали в распространении последней партии оружия, переданного
нашими Питерскими товарищами. Восстание городской комитет партии большевиков назначил на конец января...
Этот молодой парень нравился Лизавете. Его решительный голос, такое строгое лицо, серые как пепел глаза и сильные руки волновали ее. Разговоры про эксплуататоров и революцию, новое устройство Мира она готова была слушать сколько угодно, все равно в них ничего не понимала. Она понимала в мужчинах. Этот - не просто нравился ей, он не выходил у нее из головы. Прошлой ночью во сне она видела его мускулистые руки, чувствовала, будто касалась его ладоней, покрытых огрубевшей кожей, а от его взгляда перехватывало дыхание и бежали мурашки по телу.
Вот и сейчас он рассказывал какие-то очень умные важные вещи и она верила всему и была абсолютно уверена, что не упустит возможности быть всегда рядом с ним.
- ... Мы нападем на юнкеров. Без офицерского корпуса эти неоперившиеся приспешники белой контрреволюции в страхе разбегутся!  У меня все, товарищи. Елизавета Евдокимовна, согрейте пожалуйста, кипяточку. Расходиться будем по одному.
Лизавета отправилась ставить самовар, тем более, что хозяева уже должны скоро вернуться, а объяснить им такое количество гостей можно святочными посиделками.

Примерно так жил город накануне событий, изменивших этот мир, накануне катастрофы, от которой содрогнулись сами небеса. В этот момент тем, кто поднял эту волну, еще кажется, что они управляют стихией и способны предсказать итог, а остальных мучают смутные тревожные предчуствия. Еще многие живы... Как хочется им все рассказать! Так, чтобы хоть немного поверили и свернули с рокового пути, хоть немного прошли стороной. Но словно за непреодолимой стеклянной стеной проходит этот сон о делах давно минувших дней, тщетно будоража душу. Какая мука - знать и не иметь возможности вернуться, чтобы все исправить. Только лишь призыв: "Упокой, Господи, души их светлые...", обращений к большому  строгому образу Николая Угодника, справа от амвона в храме всех святых, что стоит на старом кладбище на Лагерном переулке...